Неточные совпадения
Но и на этот раз
ответом было молчание или же такие крики, которые совсем не исчерпывали вопроса. Лицо
начальника сперва побагровело, потом как-то грустно поникло.
Ответы все были результатами официальных данных, донесений губернаторов и архиереев, основанных на донесениях уездных
начальников и благочинных, основанных, с своей стороны, на донесениях волостных правлений и приходских священников; и потому все эти
ответы были несомненны.
Бездействующий разум не требовал и не воскрешал никаких других слов. В этом состоянии внутренней немоты Клим Самгин перешел в свою комнату, открыл окно и сел, глядя в сырую тьму сада, прислушиваясь, как стучит и посвистывает двухсложное словечко. Туманно подумалось, что, вероятно, вот в таком состоянии угнетения бессмыслицей земские
начальники сходят с ума. С какой целью Дронов рассказал о земских
начальниках? Почему он, почти всегда, рассказывает какие-то дикие анекдоты?
Ответов на эти вопросы он не искал.
Нехлюдов отошел и пошел искать
начальника, чтоб просить его о рожающей женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться
ответа от конвойных. Они были в большой суете: одни вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
Но это было мгновение… Я встретился с его взглядом из-под епитрахили. В нем не было ничего, кроме внимательной настороженности духовного «
начальника»… Я отвечал формально на его вопросы, но мое волнение при этих кратких
ответах его озадачивало. Он тщательно перебрал весь перечень грехов. Я отвечал по большей части отрицанием: «грехов» оказывалось очень мало, и он решил, что волнение мое объясняется душевным потрясением от благоговения к таинству…
Как теперь, видел Родион Потапыч своего старого
начальника, когда он приехал за три дня и с улыбочкой сказал: «Ну, дедушка, мне три дня осталось жить — торопись!» В последний роковой день он приехал такой свежий, розовый и уже ничего не спросил, а глазами прочитал свой
ответ на лице старого штейгера.
Адъютант лениво пошел в кабинет. Там он пробыл довольно долго.
Начальник губернии, после его доклада, все почему-то не удостоивал его
ответа и смотрел на бумагу.
И мы видели, как, по мере наших
ответов, тени, лежавшие на лицах наших
начальников, постепенно сбегали с них и как эти люди, дотоле недоумевавшие, а быть может, и снедаемые опасениями, вдруг загорались уверенностью, что черт совсем не так страшен, как его малюют…
А он, Прудентов, не раз-де указывал господину
начальнику на таковые и даже предлагал-де ввести в «Устав» особливый параграф такого-де содержания: «Всякий, желающий иметь разговор или собеседование у себя на дому или в ином месте, обязывается накануне дать о сем знать в квартал, с приложением программы вопросов и
ответов, и, по получении на сие разрешения, вызвав необходимое для разговора лицо, привести намерение свое в исполнение».
— Птицам ум не нужен, — наконец сказал он, — потому что у них соблазнов нет. Или, лучше сказать, есть соблазны, да никто с них за это не взыскивает. У них все натуральное: ни собственности нет, за которой нужно присмотреть, ни законных браков нет, а следовательно, нет и вдовства. Ни перед Богом, ни перед начальством они в
ответе не состоят: один у них
начальник — петух!
Единодушное «ура!» было
ответом на эту новую предику обожаемого
начальника. Но Козелков уже утомился и только махнул рукой на шумные заявления «преданных».
Такого рода
ответ Оглоблин давал обыкновенно на все просьбы, к нему адресуемые. Феодосий Иваныч был правитель дел его и хоть от природы был наделен весьма малым умом, но сумел как-то себе выработать необыкновенно серьезный и почти глубокомысленный вид.
Начальника своего он больше всего обольщал и доказывал ему свое усердие тем, что как только тот станет что-нибудь приказывать ему с известными минами и жестами, так и Феодосий Иваныч начнет делать точно такие же мины и жесты.
Викарий известил Фермора, какое участие принимает в нем главный
начальник, который пришлет к нему своего доктора, но это известие, вместо того чтобы принести молодому человеку утешение, до того его взволновало, что он написал викарию вспыльчивый
ответ, в котором говорил, что доктор ему не нужен, и вообще все, что делается, то не нужно, а что нужно, то есть, чтобы дать ему возможность служить при честных людях, — то это не делается.
Не получив
ответа, старик идет на станцию. Он ищет сначала знакомого обер-кондуктора и, не найдя его, идет к
начальнику станции.
Начальник сидит у себя в комнате за столом и перебирает пальцами пачку каких-то бланков. Он занят и делает вид, что не замечает вошедшего. Наружность у него внушительная: голова черная, стриженая, уши оттопыренные, нос длинный, с горбиной, лицо смуглое; выражение у него суровое и как будто оскорбленное. Малахин начинает длинно излагать ему свою претензию.
От скуки ли, из желания ли завершить хлопотливый день еще какой-нибудь новой хлопотой, или просто потому, что на глаза ему попадается оконце с вывеской «Телеграф», он подходит к окну и заявляет желание послать телеграмму. Взявши перо, он думает и пишет на синем бланке: «Срочная.
Начальнику движения. Восемь вагонов живым грузом. Задерживают на каждой станции. Прошу дать скорый номер.
Ответ уплочен. Малахин».
Дело началось с того, что, попавшись в руки одному
начальнику, чрезвычайному охотнику употреблять розги, мы вышли из терпения, и когда одного из наших товарищей секли перед фронтом, мы долго просили о пощаде ему, и когда в
ответ на эту просьбу последовала угроза «всех перепороть», кто-то вдруг бросил в экзекуторов камень.
От
начальника санитарной части, генерала Ф. Ф. Трепова, в
ответ пришел запрос: на каком основании существует Телинское медицинское общество?
Толпа вместо
ответа расступилась, и он свободно вышел. Поселяне тут же обратились к нему с просьбами быть их
начальником.
По сказке пленных, оба судна отправлены были к Ниеншанцам с письмами от
начальника шведской эскадры и потому так беспечно остановились у острова, что обмануты были дружескими сигнальными
ответами из крепостцы.
— Рады стараться, ваше превосходительство! — гулко разнесся по всему лесу
ответ тысячи голосов на приветствие любимого
начальника.
Ответ же мой на третий вопрос, — как сделать, чтоб нужда не повторялась, состоит в том, что для этого нужно, не говорю уже уважать, а перестать презирать, оскорблять народ обращением с ним, как с животным, нужно дать ему свободу исповеданья, нужно подчинить его общим, а не исключительным законам, а не произволу земских
начальников; нужно дать ему свободу ученья, свободу чтенья, свободу передвижения и, главное, снять то позорное клеймо, которое лежит на прошлом и теперешнем царствовании — разрешение дикого истязания, сечения взрослых людей только потому, что они числятся в сословии крестьян.
— Sire! — сказал Мишо с тонкою чуть заметною улыбкой на губах, успев приготовить свой
ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots. [игры слов.] — Sire! j’ai laissé toute l’armée depuis les chefs jusqu’au dernier soldat, sans exception, dans une crainte épouvantable, affrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с
начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
Император, не дождавшись
ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из
начальников...